Сергей Булыга

ЭТО МНЕ ТАК ОБЫЧНО кричат. Хотя какой я перевозчик? Это еще мой дед был перевозчиком, и прадед, и так далее. А уже когда моему отцу пришла пора заниматься перевозом, наша река начала быстро мелеть, да и течение в ней становилось всё медленней, вода стала грязная, густая, с илом — и заболотилась наша река, не стало никакой возможности плавать по ней на лодке. Тогда мой отец вытащил ее на берег, она и сейчас там лежит, догнивает, и сбил добрый, крепкий плот. На этом плоту он, может, еще лет десять перевозил всех желающих через реку. А после и плот застрял на мелководье, засосала его болотная грязь и, если кому интересно, я могу показать то место, там еще видны торчащие из-под болотной ряски торцы бревен. Это всё, что осталось от того плота. И с тех пор мой отец начал уже не перевозить всех желающих, а переносить их на своих плечах. Отец мой был крепкий, плечистый мужчина, он, если ему хорошо платили, мог перенести зараз двух седоков средней тяжести. Ну да и я, как вы сами видите, тоже не сказать что уродился хилым. Я тоже могу перенести двоих, если мне платят двойную цену, то есть шестьдесят монет. А так я обычно беру тридцать.

Нет, брал до недавнего времени. А теперь всё изменилось!

А случилось это вот как, и совсем недавно — на прошлой неделе, в среду. Солнце тогда уже было высоко, и я копался у себя в огороде. Потому что, знаете, перевоз перевозом, а своя земля всего надежней, это всегда верный кусок хлеба. И вот я работал в огороде, как вдруг услышал, что кто-то идет. Но я не стал поднимать головы, такой у меня обычай. Они мне что, нужны, что ли? Нет, это я им нужен. И я продолжал копаться на грядке. Потом шаги совсем приблизились и я услышал голос:

— Эй, перевозчик!

Я воткнул лопату в землю и обернулся. Возле забора стоял человек, одетый хоть и небогато, но сразу понятно, что по-городскому, и вид у него был важный, городской. И сабля у него была, и пистолет за поясом. Э, сразу подумал я, да это важная птица! Но виду не подал, конечно, а спросил самым обычным голосом:

— Чего тебе надо, ваша милость?

— Перевези меня на ту сторону! — сердитым голосом сказал этот пан. — И поскорей! Я тороплюсь!

Но я не люблю торопливых. Поэтому я вначале вытер руки одна об другую, а после утер лоб, потому что он уже немного взмок от жары, а тогда, забыл сказать, день выдался жаркий, и только после этого я подошел к забору, но через калитку выходить не стал, а остановился возле нее и спросил:

— Ты знаешь, ваша милость, сколько это стоит?

— Я тебе хорошо заплачу! — еще сердитей сказал этот пан.

Тогда я еще раз, и уже еще внимательней, посмотрел на него. На вид он был самый настоящий пан: щеки румяные, глазки маленькие, злобные, как это у них часто бывает, и бороды у него не было, она была чисто выбрита, а были только усы. Но, правда, эти усы были не длинные, панские, а какие-то коротенькие, по самую губу обстриженные. Э, подумал я, это дело нечистое, как бы это не был сами знаете кто! А еще тут пан как будто услышал мои мысли — и приподнял шапку и огладил ею свои волосы. Так ведь и волосы у него, я сразу подумал, тоже не панские, потому что не было в них чуба, а они были по всей голове одинаково коротенько подстрижены. Э, подумал я, беда какая! А этот пан надел обратно шапку, грозно скрипнул зубами и сказал:

— Чего вылупился, хам? Давно панов не видел?

— Давненько, ваша милость, — честно признался я.

— Ну так теперь насмотришься! — уже не так сердито сказал он. — Идем, перенесешь меня. Сколько это будет стоить?

— Тридцать монет, — ответил я.

— Э! — засмеялся он. — Чего ты вспомнил! Монеты! Уже давно никто монетами не платит, дурень. Теперь вместо монет ассигнации. И я тебе их заплачу даже не тридцать, как ты просишь, а все пятьдесят. На, смотри!

И он достал из пояса и протянул мне небольшую цветную бумажку, на которой было с обеих сторон много чего написано и нарисовано. Но и была там цифра «50», я ее сразу узнал. Бумажка была твердая, хрустела и сгибалась тоже с хрустом.

— Ну, что? — спросил этот пан.

— Нет, — сказал я и отдал ему эту бумажку обратно. — Я такого не знаю. Мне нужны монеты, я к ним привык.

— Дурень! — громко сказал этот пан. — Еще раз говорю: никто уже монетами не платит, платят вот этим, ассигнациями. Они обязательны к приему в любом банке и даже на любом базаре. Ты на базар ходишь?

— Нет, — сказал я. — Зачем? У нас всё свое.

— Ат! — гневно воскликнул тот пан. После сказал: — Ну, ладно. — И стал ощупывать пояс, после достал из него еще одну такую же бумажку и показал ее мне, на ней, кроме всего прочего, было написано «100», и сказал: — Бери и эту тоже, дурень! — И вдруг спросил: — У тебя жена есть?

— Есть, конечно, — сказал я.

— Где она?

— В хате. Она у меня больная, не встает.

— Ну так пойди к ней и скажи ей, что за эти две бумажки вы можете поехать в ближайшую деревню, купить там себе самый лучший дом и нанять самого лучшего врача из города, который вылечит твою жену в два счета. — Потом спросил: — Тридцать монет тебе каких давали, медных?

— Да, — сказал я. — Чисто медных!

— А это чистое серебро! — громко и очень сердито сказал пан. — Это ассигнации, это долговые обязательства державы! Видишь здесь подпись? Это наш верховный скарбник ее здесь поставил, а ты, дурень, еще морду воротишь. Хам! Иди и спроси у жены, если мне не веришь!

И сунул мне эти бумажки, одна сто, другая пятьдесят. Я развернулся и пошел в хату, а он остался стоять возле калитки.

Моя жена сильно больная женщина. Но очень умная! Она почти не встает и поэтому у нее много времени подумать обо всем, а я постоянно занят всякими делами, поэтому моя жена много умней меня. Когда я вошел в хату, она сразу спросила:

— Кто это там так громко брехал возле калитки? Случилось что-нибудь?

Я подробно рассказал, как было дело. Жена покачала головой и сказала:

— Гадкий какой-то пан! Не надо с ним спорить. Не задерживай его, отнеси на ту сторону, как ему того хочется, и пусть там его кости спорохнеют, если надо.

— А деньги? — спросил я.

— Ат! — сердито сказала жена. — С тридцати монет не обеднеем, зато от него избавимся.

— А эти куда? — спросил я и протянул ей те бумажки.

Она их повертела и сказала:

— Сгниют они у нас, такая сырость же. Но, может, сыну когда пригодятся.

И она сложила их в два раза, а после еще во столько же и засунула себе под подушку. А мне сказала идти и поскорей снести того пана куда подальше. И я с этим вышел из хаты.

Пан ждал меня возле калитки. Я вышел к нему и сказал, что до болота нам идти недалеко — вот с этой горки вниз, и оно начинается сразу за теми кустами, — и показал, за какими. И мы пошли. Я пошел первым. Пан сзади спросил:

— А через само болото далеко идти?

— А это, — я ответил, — когда как. Один раз, бывает, и за пять минут справляемся и даже за голенища ни разу не зачерпнешь. А бывает, что и полчаса тащишься по пояс в грязи.

— Отчего это так? — спросил он.

— Я не знаю, — честно сказал я. — Брехать не буду, ваша милость.

Мы еще прошли немного, даже почти дошли до тех кустов, когда пан опять спросил:

— А тонуть приходилось?

— Два раза, — сказал я. — Но я и сам выплывал, и седока вытаскивал.

— Га! — сказал пан насмешливо.

— Если ваша милость передумал, — сказал я, — то можно и обратно повернуть. И деньги я тоже обратно отдам. Твои бумажные!

При этих словах я остановился и посмотрел на пана. Щеки у него еще сильнее зарумянились и он очень сердито сказал:

— Мне тех денег не жаль! Пусть хоть сгорят! И себя я тоже не очень жалею, и ты меня не заполохаешь!

— А я и не полохаю!

— Тогда веди дальше!

И я повел. Да мы тогда и так уже почти пришли. Поэтому мы теперь только обогнули те кусты и оказались на краю болота. Там, на самом его бережку, стоят низкие мостки, с которых моя жена, когда еще могла ходить, стирала белье. А теперь эти мостки только мои. Они очень удобные — я захожу вперед их и наклоняю спину, а мои седоки в это время садятся мне на плечи. Так я и тогда зашел и обернулся на пана.

А пан даже и не думал смотреть на меня. Он стоял на самом краю мостков и, вытянув шею, смотрел на болото, даже, скорее, на ту его сторону, на противоположный берег. Так он смотрел довольно долго и вначале просто щурился, а после даже прикрыл глаза ладонью, чтобы ему не мешало солнце. И продолжая так смотреть, сказал:

— А здесь как будто бы недалеко. Шагов с тысячу, не больше, будет.

— Да, — сказал я, — примерно столько. Но это сейчас стало так широко. А когда была река, отец рассказывал, так было совсем близко. Это потом уже, когда реку запрудило, она стала выходить из берегов и вот как теперь растеклась. И заболотилась.

— А что это над ним такое? — спросил пан. — Будто оно дымится.

— Это вроде как туман, — ответил я. И вспомнил, как один седок мне объяснял, и прибавил за ним: — Это такое испарение.

Пан посмотрел на меня, помолчал, после сказал задумчиво:

— А говорят, что тут много людей потонуло.

— Кто говорит? — спросил я.

Он не ответил, а только велел:

— Нагибайся!

Я нагнулся. Он быстро сел мне на плечи, я обхватил руками его ноги, встряхнул его, чтобы он лучше сел, распрямился и пошел вперед, в болото. Этот пан, как я и думал, оказался легкий, и он сидел смирно, не елозил, нести его было удобно. Я шел ровным шагом. И я тогда еще подумал, что я знаю, на кого это намекал пан, когда говорил, что здесь много людей потонуло. Это потонули те, которые сами сюда пришли! Жалко им было тридцати монет, полезли, ничего не понимая и не зная, и болото их сожрало. А что! Такое здесь каждый год по много раз случается. Бывало, идешь, несешь кого-нибудь и видишь: там шапка на суку висит, а там палка обструганная валяется, а там веревка плавает. Губят себя люди понапрасну, думаешь, и за какие деньги! Так бы и плюнул от досады, кажется, но не плюешь, потому что тогда можно и самому на ровном месте провалиться, дрыгва очень не любит, когда в нее плюют. И она еще много чего не любит! Так я тогда думал. И тут вдруг пан сверху спросил:

— Далеко еще?

Я остановился, осмотрелся и сказал, что я не знаю.

— Десять минут уже идем! — сердито сказал пан. — Я по часам смотрю.

— Может, и десять, — сказал я. — Зато неглубоко идем. Почти совсем по сухому. А могли уже давно по шею провалиться.

— А почему не провалились? — спросил он.

— Я этого не знаю, — сказал я, встряхнул пана на плечах и пошел дальше. И мне тоже подумалось: а почему не провалились? Неужели те его бумажные деньги на самом деле настоящие? Эх, я подумал дальше, что мне эти деньги, я и без них проживу, а вот моя жена нет-нет да и пожалуется на то, что их у нас мало.

— А было бы их много, — говорит она тогда, — наш сыночек нас бы не бросал!

А так он однажды, уже сколько лет тому назад, собрался и ушел в город. Сказал, что хочет записаться в войско и выслужиться там на офицера, купить себе деревню и стать паном. И вот же не возвращается и не возвращается обратно, неужели он и в самом деле там так крепко выслужился, говорила иногда моя жена очень невеселым голосом. И так и я тогда: как вспомнил про сына, так даже аж громко вздохнул и остановился. Пан сверху сразу сердито спросил:

— Что, неужели заблудился, хам? Ты что, того берега не видишь?

Я молчал. Но и с места тоже не сходил. А пан очень сердито сказал:

— Какое гадкое место! Ты как будто не вперед идешь, а на одном месте топчешься.

Меня взяла злость, я сказал:

— А ты, ваша милость, назад обернись.

Он обернулся и вроде как хрюкнул. Потому что, я знал, он только теперь увидел, как далеко мы уже отошли.

— Ну, и что там видно? — спросил я.

Он молчал. Я подкинул его на плечах, и мы пошли дальше. Там тогда было много кустов, они росли густо, и я вообще не видел того берега, я только по солнцу знал, куда мне надо идти, а это только пан видел тот берег, потому что он сидел у меня на плечах. Но я и так знал, что он видел: густо заросшее осокой поле, и много кустов в разных местах, а прямо впереди, и это уже на том берегу, был виден лес. Вначале, с края болота, это тоже был ольховник, и еще осинник, конечно, а дальше, и выше от болота, уже росли ели, а еще дальше, на самом верху холма, была сосновая роща. Вот какой там тот берег. А вообще-то я по-настоящему ни разу там не был, то есть далеко туда не заходил. И что там все другие ищут, я не знал. И я решился и спросил:

— А вот скажи, ваша милость, а зачем вы все туда идете? Чего вы там найти хотите?

Пан не ответил. Тогда я еще сказал:

— Я слышал, люди говорят, что там будто как в раю. Но мой отец туда ходил и ничего там не видел. Там сколько он ни шел, был только лес и лес. Такой же, как и здесь. И он вернулся. А другие почему-то не возвращаются. Вот сколько я тут живу и сколько я переносил туда людей, а после ни один ни разу не вернулся. Почему так?

И тут пан вдруг как сжал мне коленями горло! Я чуть не задохнулся! И даже сбился с шага и зашатался. Но пан уже разжал колени, схватился за меня руками и сказал:

— Поосторожней!

А я стоял и чувствовал, как мои ноги всё глубже и глубже уходят в болото — и вот я уже совсем увяз по самые колени. А тут еще пан сверху опять заелозил. Я сказал:

— Полегче, ваша милость, не то сейчас многое может случиться.

А он тогда сердито воскликнул:

— Ты не полохай меня, хам! А то как бы тебе самому не наполохаться! — И уже не так сердито прибавил: — Я, если что, быстро тебе кишки выпущу.

Я на это только усмехнулся, потому что я здесь за свою жизнь и за свою службу и не такое слышал, и сказал:

— Не будем, ваша милость, лаяться. Нам идти еще не близко, — и я понес его дальше.

А идти мне теперь стало намного тяжелей, потому что там началось такое гадкое место, что я стал всё глубже проваливаться. Да и еще мой пан стал еще больше елозить на моей шее и поджимать свои ноги, потому что они уже почти доставали до дрыгвы. А про меня уже и говорить было нечего — я изгваздался весь до пояса. И уже даже начал понемногу задыхаться. А тут еще пан сверху вдруг сказал очень противным голосом:

— Собака! Ты меня нарочно сюда затащил. И я тебе теперь скажу, почему никто оттуда обратно не возвращается! Потому что боятся тебя!

— Зачем меня бояться? — сказал я.

— Затем, что ты их здесь утопишь, вот что! — еще громче сказал пан. — Сперва ограбишь, а потом утопишь!

Мне стало смешно, и я сказал:

— А ты тогда чего ко мне пришел? Вдруг я и тебя ограблю?

— А у меня денег больше нет, — сказал он. — Я тебе все отдал. Да и не убьешь ты меня, а это я тебя скорей убью, если мне будет надо!

— Ну, это дело панское, — ответил я насмешливо. — Это тебе, ваша милость, решать, кого казнить а кого миловать. А мы кто? Мы хлопы, быдло! — После повернул на него голову, насколько это получилось, и опять насмешливо спросил: — Дозвольте идти дальше, ваша милость!

— Дозволяю, — сказал он.

И мы пошли. Ат, думал я очень сердито, а вот сейчас сгребу его одной рукой, второй подброшу — и утоплю в дрыгве! И только бурбалки пойдут!..

Но тут я, правда, сразу спохватился и подумал, что сколько раз мне мой отец говорил, что на болоте гневаться нельзя, болото этого не любит. И так же оно не любит тех, кто боится его или даже просто волнуется и думает только о том, как бы не провалиться. Вот почему мы ходим по болоту, говорил отец, потому что мы его не боимся, а остальные боятся. И это очень хорошо, всегда тут же добавлял отец, а то если бы и они не боялись, то у нас бы не было такой легкой и простой работы, за которую к тому же платят не такие и плохие деньги. Подумав так, я успокоился и посмотрел вперед — и с еще большим спокойствием увидел, что противоположный берег за это время очень сильно к нам приблизился. Конечно, этот туман (или, правильнее, испарение) над болотом мешал четко видеть далеко, но мне всё же показалось, что сосны на том холме, к которому мы шли, теперь стали значительно ближе. Я опять поворотил голову к пану, насколько это у меня получилось, и веселым голосом сказал:

— Вот видишь, ваша милость, а нам уже совсем немного осталось. Скоро на сухую землю выйдем, на тот берег.

На что он вдруг сердито ответил:

— Не заговаривай мне зубы, хам! Знаю я твою породу! — и еще сильнее вцепился в меня руками.

— А что моя порода? — сказал я, продолжая идти по болоту. — Я своей породы не скрываю. И мой отец, и мой дед, и прадед, и так далее, все были люди честные, работящие и у всех на виду.

— Га, на виду! — опять очень сердито сказал пан и стал шарить у себя по поясу. Проверяет, хорошо ли достается пистолет, подумал я, но виду не подал, что я что-то заметил, а как ни в чем ни бывало продолжил:

— Вот вы все туда идете и идете. Если бы ты только знал, ваша милость, сколько я туда людей перетаскал! Но ни один из них мне честно не ответил, что ему там надо. Вот как! Я их туда несу, а они все молчат. Ну да что мне их молчание, я же уже говорил, ваша милость, что мой отец туда ходил, долго искал, но ничего не нашел. Совсем ничего! Там только один лес, ваша милость, и всё! А вы все думаете, что будто там рай. А ничего там нет!

Вот что я ему тогда наговорил. А говорить мне было тяжело, я же по-прежнему очень глубоко проваливался в грязь, уже даже почти по грудь. Но я всё равно не замолчал, пока не высказал ему всего, что хотел.

А пан на это только хмыкнул и ответил:

— Га! Ну и что из того, что твой отец там ничего не видел? Значит, ему там ничего и не было нужно, вот ничего ему и не открылось. А другие там могут многое найти, потому что им есть что искать.

— А ты, ваша милость, — спросил я, — что ты хочешь там найти?

— А мне там ничего не надо, — очень сердито сказал он, — а мне нужен только ты! Это же сколько добрых людей, сколько знатного поважаного панства ты здесь перетопил, собака! Люди шли за счастьем, а ты их нещадно обманывал! Да ты…

И тут он опять стал на меня лаяться, уже совсем последними словами, и я уже ясно понял, к чему это он клонит: он сейчас достанет пистолет и приставит его мне к затылку, потому что саблей здесь не размашешься, ну да пистолет я у него перехвачу, успею!

Но только я не угадал. Потому что он вдруг схватил нож и изо всех сил резанул меня по горлу! От уха до уха! Кровь из меня так и хлынула! Во все стороны! Я закачался и упал в болото. И его за собой потащил! Кровь из меня хлестала просто страшно, но я его не отпускал, хоть он и барахтался как только мог! Но я крепко держал его одной рукой, а второй держал себя за горло и пытался закрыть рану. Только куда ее было закрыть, она же была просто огромная и было просто удивительно, как моя голова вообще с плеч не слетела. На чём она тогда держалась, непонятно. Но мне, честно признаюсь, тогда было не до головы, а я крепко, как мог, держал пана и не давал ему вырваться. А он рвался просто яростно! И он, наверное, еще кричал! Ну да в дрыгве не очень покричишь, он вскоре захлебнулся и перестал кричать, а уже только дергался. Потом он перестал и дергаться. Но я еще немного полежал с ним рядом и подержался за него, подушил его, как следует, и только после того, как совсем убедился, что он уже неживой, отпустил его, взялся обеими руками за свое перерезанное горло, сжал рану как можно сильнее и встал на колени, а после и совсем поднялся, то есть вылез из болота наверх, на вольный воздух.

Только какой тогда мне был воздух! Я же дышать еще не мог. Я просто стоял и ждал, когда моя рана хоть немного зарубцуется и я смогу дышать. А кровь всё сочилась и сочилась между пальцами. Тогда я время от времени отнимал от раны то одну, то другую руку и опускал ее, зачерпывал воды и грязи, и промывал этим рану. А потом, когда рана немного закрылась, я развернулся и пошел обратно. Очень тяжело было идти! Ну да что мне еще было делать? Не оставаться же в дрыгве вместе с тем паном! И так я шел, шел и вышел обратно, на свой берег.

На своем берегу я остановился и как мог, что называется «с большего», смыл с себя грязь, потому что не приходить же домой в таком страшном виде. А что касается раны, то я подумал, что жена ее не испугается, потому что она и не такие на мне видела.

Так оно и было: когда я вошел в хату, жена только глянула на меня и сразу сказала, что она так и думала, что тот наш утренний пан был недобрый человек.

— Да и сколько их еще таких земля носит! — тут же прибавила она и сердито покачала головой.

Я ничего на это не прибавил, а только подумал, что и в самом деле у меня всё тело в шрамах, и на горле уже тоже был один, а теперь их станет два. Я сел рядом с женой на табурет возле лежанки. Мне было очень гадко, не шли у меня из головы те панские слова, где он говорил, будто я всех, кто ко мне приходит, нещадно убиваю, а после граблю. А вот и не всех, подумал я, брехня это, а это, наоборот, они убить меня хотят, а я только отбиваюсь. А кто на меня не кидается, тех я благополучно переношу на ту сторону — и больше никогда их не вижу. Почему?

Но только я так подумал, как моя жена взялась за мою руку, крепко сжала ее и сказала:

— Не горюй. Чего только в жизни не бывает. Да и денег ты заработал сегодня немало — целых сто пятьдесят.

— Сто пятьдесят чего? — спросил я.

— Вот этих новых денег, — сказала она, сунула руку под подушку и проверила, на месте ли они. Потом прибавила: — Конечно, вид у этих денег очень необычный. Нам, старикам, это не нравится, мы этого не понимаем. А молодежь понимает! Эх, скорей бы вернулся наш сыночек! Не нужно ему больше выслуживаться, мы же ему вон сколько денег накопили. Может, их даже ему уже хватит, чтобы купить деревню и стать настоящим паном. Хоть бы один из нас в люди выбился! Сколько лет мы выбиваемся, а так никуда не выбились, ведь правда же!?

Но я опять ничего не ответил, а только подумал: да, очень долго выбиваемся, и в самом деле. Ведь же только после того, как сын ушел, прошло уже сто лет, а, может, и больше, все двести. А с той поры, когда отец ходил на тот берег, прошло просто страшно подумать сколько времени. Так, может, там тогда, в давние отцовские времена, и в самом деле ничего еще не было, а теперь вдруг и вправду рай? Что, если, подумал я дальше, мне самому туда сходить? Никого с собой не брать, а одному пойти, налегке! Поставить здесь жене возле лежанки кувшин воды, хлеба побольше, луку… Что вы на это скажете? Сходить, проверить, а? И вам после честно про всё рассказать, что там есть и чего нет.

А если я не вернусь? Что тогда будет с переправой? Нет, я не могу такого допустить, слишком многое здесь от меня зависит. Никуда я не пойду! Подумав так, я резко встал…

И вдруг закрыл глаза и подумал: вот почему я их всех так ненавижу —потому что они могут идти куда захотят и даже не возвращаться, а я должен торчать здесь всю жизнь! А жизнь мне дана, как вы уже догадались, очень и очень длинная.

~

Опубликовано в книжном сборнике «Русская фантастика – 2012», Москва, издательство ЭКСМО, 2012

English version published in Spark: A Creative Anthology, Volume V, translated by Alex Shvartsman.

Enjoyed this excerpt? Read more now, or go buy the book, or make a donation!